Хотя стоп… Зачем сразу раскрываться все карты и торопить события, идущие своим чередом? Давайте лучше вновь обратимся к нашему толстяку, неспешной походкой идущему в объятия своей странной смерти. Мелкие капельки дождя падали с пепельного неба, оставляя крохотные круги на поверхности воды, скопившейся в ямах после очередного весеннего дождя. Вова осторожно шёл по протянувшейся вдоль дороги земле, стараясь не испачкать свои резиновые сапоги, потому что дома мама обязательно заставит его взять щётку и тщательно смыть всю грязь. Тогда ему придётся наклониться и дать отцу лишний повод назвать его «Беляшом с вокзала». Однако прозвище в честь пирожка окажется не таким обидным, если к делу решит подключиться сестра. Бегать вокруг брата и хрюкать подобно свинье вошло у неё в привычку достаточно давно. Настолько давно, что Вова начал привыкать к неизбежной участи, постигающей, возможно, каждого толстого мальчика, боящегося лишний раз нагнуться и услышать насмешки окружающих людей, жалящие ничуть не больнее пчелиных жал.

– Ничего… ничего… Сегодня всё будет иначе… – подбадривал себя мальчик тихим шёпотом, слышным только ему. По крайней мере, он так считал. Миновала двадцатая минута с момента, когда Вова покинул двери «Малинки» и бережно, словно держа в руках свёрток с новорожденным младенцем, засунул «Лейс» в оставленный на скамейке рюкзак. Несколько раз он останавливался и перекладывал, боясь, что толстый учебник русского языка раздавит их. Именно тогда мимо на мотоцикле проехал ученик одиннадцатого класса Павел Проскурин (немного позднее он расскажет следователю о посетившем его в тот момент чувстве ничем не вызванного страха и не исполненном по необъяснимой причине желание попросить Вову избавиться от пакета с чипсами в руках). Павел окажется вторым человеком в тройке тех, кто видел Вову Лякина, возвращавшегося из школы ещё живым. Первым – продавщица, ну а третьим – я сам.

Я увидел его, выходя из магазина Светланы Свиридовой – лучшего из тех, которых приходилось мне посещать. В одной руке нёс бутылку карачинского лимонада, в другой – ключи от мопеда «венто рива два» с брелком в виде логотипа фирмы «Сузуки», и только лёгкая тяжесть давала мне не забыть об их существовании и ненароком выронить, поддавшись прикосновения дум, одурманивающих собой физическое восприятие окружающего мира. Проще говоря, пытался вспомнить, куда положил свой смартфон. Память самым предательским образом не хотела концентрироваться на подобных вещах, будто не считала их достаточно важными элементами обыденной жизни и выбрасывала в мусорную корзину подобно исписанным листам, потерявшим нужду в себе. К тому моменту уже протянулась тонкая мысленная нить, и я, было, вспомнил забытое, когда эта самая нить, словно по щелчку пальцев, оборвалась, и явилась тьма. И во тьме почуялся холод, пробирающий до самых костей, и меня затрясло будто в лихорадке.

Это был ужас. Настоящий животный ужас, известный человеку ещё с доисторических времён, когда тому приходилось спасаться в тёмном чреве пещеры от преследовавших его кошмаров, что под крик взбудораженных птиц и яростный рёв зверей обретали собственные формы и выходили из теней своих укрытий. Мне приходилось испытывать его тогда, и приходилось испытывать его сейчас, стоя у заброшенного дома Лякиных. Страх овладел мною, забрав возможность сделать хотя бы шаг вперёд. Тело прямо-таки парализовало: не чувствовались окаменевшие ноги, рука с ключами крепко сжалась в кулак так, что острые, чуть покрытые ржавчиной углы буквы «S» больно вонзились в ладонь. Глаза широко раскрылись и уставились прямо на Вову. Он шагал по мокрому асфальту, положив пухлые руки на лямки рюкзака. Мне он казался чересчур взволнованным: резкие движение и частые оглядывания по сторонам, особенно назад, откуда иногда показывались проезжающие стороной автомобили, выдавали мальчика с потрохами.

Что-то в нём мне не понравилось. Не могу объяснить более конкретней. Где-то на подсознательном уровне я ощутил тревогу, а в горле – рвущийся крик. Но желание окликнуть мальчика бесследно исчезло, когда тот скрылся за углом двухэтажного здания, служившего в советские времена михайловской конторой (сейчас же внутри его стен расположились три магазина). Больше Вову мне не приходилось видеть…

А тем временем он уже приближался к обрыву, называемому мастными Масловым берегом. Не знаю, в честь чего он получил сие прозвище. Расстояние от края до дороги было не больше метра. Внизу располагался затопленный весенним половодьем берег реки, на котором ранее проходил объездной путь, значительно выручавших многих живших здесь. Разумеется, к данному моменту от него ничего не осталось: земля постепенно обрушилась, обнажая корни выросших здесь клёнов. Вова на мгновение остановился и скользнул взглядом по серой поверхности воды. Снега растаяли в начале марта, но уровень Слюдянки ещё не вернулся в прежние границы. Вода немного поднялась по постепенно переходящему в берег склону, проглотив деревья почти до половины. Ему вдруг вспомнился жуткий потоп, затопивший Михайловку четыре года назад. Снег тогда выпал слишком поздно, оттого мороз успел вдоволь «облапать» почву, глубоко въевшись в неё. Пришедшая с гор вода не впиталась и бурлящим потоком потекла по сельским улицам, унося с собой кучи дров, тюки сена и даже оставленную по незнанию технику. Вова собственными глазами видел ушедший на дно трактор, водитель которого – папин хороший знакомый – в последнюю секунду успел выскочить из кабины. Жертв среди людей, к счастью, не оказалось. А вот братьям нашим меньшим чертовски не повезло: тонули даже утки. Примерно через неделю вода ушла, и ранее отрезанные ею от цивилизации люди принялись оплакивать потерянное имущество, считать колоссальные убытки и разбирать причиненные погромы. Из города приехали несколько санитарных автомобилей, и специалисты принялись обыскивать реки на наличие животных трупов, зацепившихся за ветки деревьев или по иным причинам оставшихся на дне. На весь год запретили купание, и будто бы в качестве подтверждения серьёзности слов санитаров, на нас обрушилась дизентерия.

Вова тогда не считал это особо страшным происшествием, ибо вода затопила у них только погреб – места, которого он боялся из-за таившихся во мраке глубины монстров. Однако, стоя сейчас у обрывистого края, мальчика пробила дрожь. Пробила лишь от одной мысли, что Слюдянка могла поднять гораздо выше. В её завораживающий глаз серой глади таилась мучительная смерть, и Вова поспешил дальше, не желая видеть грязную реку. До дома оставалось меньше километра, и уже через десять минут его руки легли на щеколду, запирающую выкрашенную в голубой цвет деревянную калитку. Раздался тихий скрип, и сердце мальчика замерло в груди. Встревоженный взгляд остановился на входной двери с отчетливо видневшимся в петле серым замком. Что это? Страх или какое-то